Читать
«Сложно ли быть пленником каннибала?» — вопрос, которым, возможно, когда-нибудь задавались некоторые, сидя перед экраном телевизора. В конце концов, кто знает, что сможет пригодиться в будущем?
У Никиты как человека читающего и готовящего сытный ужин были собственные доводы, но, как неохотно сам себе признавался, весьма невразумительные: владей он необходимой и своевременной информацией, не находился бы перед чужой плитой. Вполне вероятно, бился бы в достойной любого мужчины истерике на разделочном столе, но не стоял бы посреди просторной чужой кухни с чужим гарнитуром, на котором расположились чужие приборы, в котором пряталась чужая посуда. В конце концов, тогда Никита попросту не тратил бы время перед чужим и от этого в крайней степени подозрительным куском мяса. Животным ли — вот в чем вопрос.
Ни широкой разделочной доске он казался незначительным. Влезающим в глубокую чистую кастрюлю полностью. Поддающимся острому блестящему лезвию ножа. Размороженным на белой, стерильной тарелке, которая кровавыми разводами оплакивала чье-то бездыханное тело, готовое пожертвовать собой ради запланированного супа. Это и была его жизнь, предначертанная с самого начала: ему было уготовано статью частью чьего-то туловища, прожить долгую жизнь, переплетаясь сосудами с соседними кусками, встретить верную погибель и остаться в одиночестве, потеряв кровяные нити между ними. Затем его ждало долгое и нудное путешествие-борьба за выживание в неприветливых, снедающих льдах холодильника, чтобы позже, пройдя сквозь закаляющие дух и плоть испытания, быть вновь разделенным, потерять часть себя. Потерять себя.
В такие моменты Никита боялся подумать, что когда-то ровный, аккуратный кусок мяса служил верой и правдой человеку. Никита вообще не думал, осматривая чужую кухню, обставленную с умом, но тем и неприметную. Неприметную, как и кусок мяса на просторной разделочной доске. Неприметную, как и жизнь куска мяса, которая могла принадлежать кому угодно.
Кастрюля горделиво сверкала, запечатлевая на себе процесс медленной, степенной подготовки к готовке: Никита не торопился, да и не хотел — мысль о необходимости погружать чью-то жизнь в холодную обреченность радовала не больше, чем запертая в мир возможностей дверь. В конце концов, он находился в своеобразной просторной ловушке, предоставлявшей богатый выбор этих самых дверей, ни одна из которых не вела на свободу, — этим его заточение походило на судьбу мяса, чей выбор сводился к апатичному и бесповоротному погружению. Стремительному, как и напор воды, хлеставшей из крана. Мучительному, как жар от конфорки, с шипением принявшей на себя тяжесть кастрюли.
Никита отошел от плиты, задумчивым взглядом провожая удаляющийся из поля зрения кусок, становящийся ничего не значащим продолжением готовящегося супа: отсюда, на безопасном расстоянии от прозрачной начищенной крышки, он походил на усопшего в гробу. Похороненного случайно, без его ведома. Стремящегося жить, о чем в дальнейшем начнут свидетельствовать бесконечные армии взбиравшихся на поверхность пузырей. Где-то рядом вскипел чайник, громким щелчком отрывая от жалкого зрелища гибели очередной жизни. Одинокой, как и участь любого человека на смертном одре. Где-то за окном взвыл ветер, а Никита дотронулся до заварника. Эта заварка находилась в таких же условиях, только жизнь ее гасла не в полнейшем одиночестве.
Ведь у этого мяса, как и у любого человека, были определенные потребности и желания. Стать незаменимым или достичь определенных высот. Стать чем-то большим, чем бледное, потерявшее краски тело в гробу, — именно в эту безликую массу и предстояло ему свариться через быстротечные минуты, потраченные Никитой на приготовление других ингредиентов. Например, на чистку двух картофелин, облаченных в жесткий мундир. Нож в его руках ловко ловил одинокие лучи солнца, пробивавшиеся через заграждения облаков, и без труда разрезал все надежды на будущее. Ведь у мяса таковые наверняка имелись: ставшие незначительными и мелкими надежды, разбросанные по разделочной доске. Куски бывших радостных иллюзий. Сокамерники, способные замучить лишь одним своим видом. Так и у человека, поставленного перед отсутствием выбора, оставались лишь дребезги некогда полноценных мечтаний.
Ведь человек умирает со своими сокровенными желаниями, окруженный маревом воспоминаний, как и мясо, лелеемое кипятком, в бурлящей воде, где они растворялись, теряя четкие очертания и становясь податливыми под напором ножа. Возможно, в такие моменты, когда угасающая жизнь увлекает за собой сокровенные мечты, разум окутывает белый саван разочарования, подобный щепотке соли, которую добавил Никита и размешал. Медленно. Тихо. Смотря на водоворот утянутых на дно перспектив, — вода привычно успокоилась, позволяя мясу отдохнуть от нахлынувшего потока эмоций. Не чуждых человеческим и так похожих на человеческие: всегда остается то, на что не хватило времени. Попрощаться с близкими, погладить виляющую хвостом собаку, наругать соседского мальчишку или прочитать последнюю в своей жизни газету за чашкой чая — столь много дел, которые кажутся такими важными, когда сознание медленно угасает, утопая под мутной пеной, которую Никита осторожно снял.
Вскоре загорелась вторая конфорка, обдавая небольшую сковородку жаром. Морковь в подобранной симфонии ингредиентов напоминала об утраченной радости, счищенной из воспоминания умирающего: от нее, некогда переполнявшей молодое и полное надежд тело, осталось лишь плоское основание. Ведь радость на смертном одре заменяет горечь, которая отравляет возможность спокойно уйти из мира. Как и лук, щипавший и вынуждавший щуриться: как бы Никита ни старался, но избавиться от противного, не дающего нормально видеть заслона из слез он не мог. Даже когда отошел, влажным полотенцем протерев глаза: так и человек не может отделаться от мысли, что, поживи он еще немного, сделал бы гораздо больше.
Он, помешивая противоречивую смесь из лука и моркови, считал аналогично: ускользнувшие из рук перспективы поджидали его под запертыми дверьми, за забором, окружавшим обыкновенный, неприметный сад, окруженный лесными массивами. Он, дождавшись, что тертая морковь приобрела золотистый оттенок, был столь же убежден, что впереди его ждал известный печальный финал. Никита просто смирился, как и побелевший кусок мяса, окрасившийся яркими оранжевыми красками: на мгновение смерть ослабляет тиски, давая насладиться последним вздохом. Свободным. Напоминающим, что ты еще жив. И лишь для того, чтобы через другое мгновение забрать все, погрузив в темноту, — кастрюля оказалась под крышкой.
Иногда Никите казалось, что он был пессимистом, иногда — реалистом. Иногда Никите казалось, что жизнь действительно похожа на кусок мяса в кастрюле, откуда он не мог выбраться, ударяясь о гладкие, полированные стены темницы, в которой ему было суждено сгнить. На разделочной доске очутилась капуста, с тихим хрустом распадаясь на аккуратные тонкие пласты. Иногда Никите казалось, что в этой жизни было спасение, ведь даже у мяса есть возможность очутиться вне заточения. На круглой глубокой тарелке. Быть съеденным и обрести новую жизнь. Так и человек, чья жизнь сводилась к одному банальному выбору: быть съеденным или съесть самому. Никита добавил приправ и помешал суп.
Вскоре с улицы послышался звук подъехавшей машины, на что Никита отреагировал весьма вяло и без должного интереса, поднимая взгляд на окно, опоясанное тенью забора. Суп оказался вкусным.
У Никиты как человека читающего и готовящего сытный ужин были собственные доводы, но, как неохотно сам себе признавался, весьма невразумительные: владей он необходимой и своевременной информацией, не находился бы перед чужой плитой. Вполне вероятно, бился бы в достойной любого мужчины истерике на разделочном столе, но не стоял бы посреди просторной чужой кухни с чужим гарнитуром, на котором расположились чужие приборы, в котором пряталась чужая посуда. В конце концов, тогда Никита попросту не тратил бы время перед чужим и от этого в крайней степени подозрительным куском мяса. Животным ли — вот в чем вопрос.
Ни широкой разделочной доске он казался незначительным. Влезающим в глубокую чистую кастрюлю полностью. Поддающимся острому блестящему лезвию ножа. Размороженным на белой, стерильной тарелке, которая кровавыми разводами оплакивала чье-то бездыханное тело, готовое пожертвовать собой ради запланированного супа. Это и была его жизнь, предначертанная с самого начала: ему было уготовано статью частью чьего-то туловища, прожить долгую жизнь, переплетаясь сосудами с соседними кусками, встретить верную погибель и остаться в одиночестве, потеряв кровяные нити между ними. Затем его ждало долгое и нудное путешествие-борьба за выживание в неприветливых, снедающих льдах холодильника, чтобы позже, пройдя сквозь закаляющие дух и плоть испытания, быть вновь разделенным, потерять часть себя. Потерять себя.
В такие моменты Никита боялся подумать, что когда-то ровный, аккуратный кусок мяса служил верой и правдой человеку. Никита вообще не думал, осматривая чужую кухню, обставленную с умом, но тем и неприметную. Неприметную, как и кусок мяса на просторной разделочной доске. Неприметную, как и жизнь куска мяса, которая могла принадлежать кому угодно.
Кастрюля горделиво сверкала, запечатлевая на себе процесс медленной, степенной подготовки к готовке: Никита не торопился, да и не хотел — мысль о необходимости погружать чью-то жизнь в холодную обреченность радовала не больше, чем запертая в мир возможностей дверь. В конце концов, он находился в своеобразной просторной ловушке, предоставлявшей богатый выбор этих самых дверей, ни одна из которых не вела на свободу, — этим его заточение походило на судьбу мяса, чей выбор сводился к апатичному и бесповоротному погружению. Стремительному, как и напор воды, хлеставшей из крана. Мучительному, как жар от конфорки, с шипением принявшей на себя тяжесть кастрюли.
Никита отошел от плиты, задумчивым взглядом провожая удаляющийся из поля зрения кусок, становящийся ничего не значащим продолжением готовящегося супа: отсюда, на безопасном расстоянии от прозрачной начищенной крышки, он походил на усопшего в гробу. Похороненного случайно, без его ведома. Стремящегося жить, о чем в дальнейшем начнут свидетельствовать бесконечные армии взбиравшихся на поверхность пузырей. Где-то рядом вскипел чайник, громким щелчком отрывая от жалкого зрелища гибели очередной жизни. Одинокой, как и участь любого человека на смертном одре. Где-то за окном взвыл ветер, а Никита дотронулся до заварника. Эта заварка находилась в таких же условиях, только жизнь ее гасла не в полнейшем одиночестве.
Ведь у этого мяса, как и у любого человека, были определенные потребности и желания. Стать незаменимым или достичь определенных высот. Стать чем-то большим, чем бледное, потерявшее краски тело в гробу, — именно в эту безликую массу и предстояло ему свариться через быстротечные минуты, потраченные Никитой на приготовление других ингредиентов. Например, на чистку двух картофелин, облаченных в жесткий мундир. Нож в его руках ловко ловил одинокие лучи солнца, пробивавшиеся через заграждения облаков, и без труда разрезал все надежды на будущее. Ведь у мяса таковые наверняка имелись: ставшие незначительными и мелкими надежды, разбросанные по разделочной доске. Куски бывших радостных иллюзий. Сокамерники, способные замучить лишь одним своим видом. Так и у человека, поставленного перед отсутствием выбора, оставались лишь дребезги некогда полноценных мечтаний.
Ведь человек умирает со своими сокровенными желаниями, окруженный маревом воспоминаний, как и мясо, лелеемое кипятком, в бурлящей воде, где они растворялись, теряя четкие очертания и становясь податливыми под напором ножа. Возможно, в такие моменты, когда угасающая жизнь увлекает за собой сокровенные мечты, разум окутывает белый саван разочарования, подобный щепотке соли, которую добавил Никита и размешал. Медленно. Тихо. Смотря на водоворот утянутых на дно перспектив, — вода привычно успокоилась, позволяя мясу отдохнуть от нахлынувшего потока эмоций. Не чуждых человеческим и так похожих на человеческие: всегда остается то, на что не хватило времени. Попрощаться с близкими, погладить виляющую хвостом собаку, наругать соседского мальчишку или прочитать последнюю в своей жизни газету за чашкой чая — столь много дел, которые кажутся такими важными, когда сознание медленно угасает, утопая под мутной пеной, которую Никита осторожно снял.
Вскоре загорелась вторая конфорка, обдавая небольшую сковородку жаром. Морковь в подобранной симфонии ингредиентов напоминала об утраченной радости, счищенной из воспоминания умирающего: от нее, некогда переполнявшей молодое и полное надежд тело, осталось лишь плоское основание. Ведь радость на смертном одре заменяет горечь, которая отравляет возможность спокойно уйти из мира. Как и лук, щипавший и вынуждавший щуриться: как бы Никита ни старался, но избавиться от противного, не дающего нормально видеть заслона из слез он не мог. Даже когда отошел, влажным полотенцем протерев глаза: так и человек не может отделаться от мысли, что, поживи он еще немного, сделал бы гораздо больше.
Он, помешивая противоречивую смесь из лука и моркови, считал аналогично: ускользнувшие из рук перспективы поджидали его под запертыми дверьми, за забором, окружавшим обыкновенный, неприметный сад, окруженный лесными массивами. Он, дождавшись, что тертая морковь приобрела золотистый оттенок, был столь же убежден, что впереди его ждал известный печальный финал. Никита просто смирился, как и побелевший кусок мяса, окрасившийся яркими оранжевыми красками: на мгновение смерть ослабляет тиски, давая насладиться последним вздохом. Свободным. Напоминающим, что ты еще жив. И лишь для того, чтобы через другое мгновение забрать все, погрузив в темноту, — кастрюля оказалась под крышкой.
Иногда Никите казалось, что он был пессимистом, иногда — реалистом. Иногда Никите казалось, что жизнь действительно похожа на кусок мяса в кастрюле, откуда он не мог выбраться, ударяясь о гладкие, полированные стены темницы, в которой ему было суждено сгнить. На разделочной доске очутилась капуста, с тихим хрустом распадаясь на аккуратные тонкие пласты. Иногда Никите казалось, что в этой жизни было спасение, ведь даже у мяса есть возможность очутиться вне заточения. На круглой глубокой тарелке. Быть съеденным и обрести новую жизнь. Так и человек, чья жизнь сводилась к одному банальному выбору: быть съеденным или съесть самому. Никита добавил приправ и помешал суп.
Вскоре с улицы послышался звук подъехавшей машины, на что Никита отреагировал весьма вяло и без должного интереса, поднимая взгляд на окно, опоясанное тенью забора. Суп оказался вкусным.